«Зулейха открывает глаза»: прожектор загорелся в аду

Спектакль «Зулейха открывает глаза» по нашумевшему роману Гузель Яхниной поставил в театре «Старый дом» уфимский режиссер Эдуард Шахов. Инсценировка корректировалась в процессе репетиций и явно не помещалась в отведенный формат.

Как появилась информация, что в «Старом доме» ставят «Зулейху», так снова встрепенулся народный скептицизм. Как так? Провальная идея. Ну потому что книги пишутся не для театра. Книги не укладываются в визуальный ряд. И еще книги – это наедине и без свидетелей. Но считается, что роман «Зулейха открывает глаза» кинематографичен, в силу чего телеканал «Россия» снимает по нему сериал, а в Уфе уже идет спектакль. В «Старом доме» к «Зулейхе» обратились раньше, год назад опробовав эскиз в рамках лаборатории «Актуальный театр». «Старый дом» не ищет легких путей.

Книга наделала шуму. Там гремят, бушуют, полыхают, мечутся и рассыпаются в пыль снежные заносы, таежные дебри, непролазные хляби, поезда, баржи, толпы, звери, слышится вой голода и стук топора, несется во вселенной искромсанная Земля, скручивается в тугую спираль необъятный мир. Захлопываешь книгу – и веришь, что впереди любовь, хотя знаешь, что это мираж. И где тут маленький театр «Старый дом» с его тотальной теснотой, с его камерной сценой. Но архитектура внутреннего пространства кардинально изменилась, превратилась капля в колодец. В прошлом сезоне «Sociopath» худрука Андрея Прикотенко явил нам фантастическое преображение: стены театра разомкнулись до горизонта, подмостки стали многомерны, обернулись вокруг себя, слились с залом.

Художник «Зулейхи» продолжил этот путь. Ему удалось вместить сюда целые пласты романа и в то же время обозначить ограниченность пространства для его героев. Зрительную зону пронзает узкий длинный коридор, по которому в тюрьмах обычно водят арестованных с заложенными за спину руками. Шаг в любую сторону – побег, не воспрянуть, не развернуться, не выпрямиться во весь рост. Металлические конструкции ограничивают свободу движений, как сама жизнь ограничивает свободу жизни. Они звенят, вибрируют, предупреждают и угрожают, сжимаются и вытягиваются до вагона поезда, едущего даже не в небытие, это было бы спасением, и не в ад, ибо он сам является адом. Ад вышел из тьмы и ослеп от света. Свет в конце тоннеля, этот белый холодный безжалостный немигающий прожектор, пронзает тебя до костей, как мороз в декабрьской тайге. И ты больше не принадлежишь себе, ты принадлежишь стоглавому государству, которое пожирает тебя пастью какого-нибудь Кузнеца – лютого веселого пьяницы, что скачет по колдобинам и кочкам подобно голенастому насекомому, перемахивая через головы и судьбы.

Чекист Кузнец и красноармеец Игнатов – главное противостояние спектакля. Победа и поражение заложены в них природой, предопределены внутренним содержанием, продиктованы строением души. Побеждает тот, кому близка стратегия истребления друг друга во имя личной выгоды, прикрываемой идеями социализма/коммунизма. Повергает врага тот, кто качает силу самогоном, наглостью, бесстыдством, а вовсе не совестью, состраданием, любовью. А ты, вечный изгой и вечный изгнанник, всмотришься в женщину, скажешь с нежностью «ишь ты, зеленоглазая», спасешь ее из тонущей баржи, прикипишь к ней душой и телом. Замыслишь жить по-человечески, по-людски, без кровавых этих расправ. И все, ты не жилец, ты хромой переломанный калека, и Кузнец сметет тебя с должности, и женщина воспользуется тобой как средством спасения своего сына.

К ней образ свекрови-кровопийцы является в бреду, в страшных снах. Так и стоит перед глазами Упыриха, такая каменная гора с неподвижным лицом, вещает замогильным голосом, и замер перед ней на коленях сын Муртаза, скованный ее цепью, сломленный ее волей. А Зулейха своего сына отпустила. Выродила, выкормила, вырастила – и отпустила. Он так и остался для нее маленьким очкастым ребенком, а она его отпустила, а Игнатова растоптала, как и другие его растоптали. Зулейха сына отпустила, отправила на свободу, хотя непонятно, где там свобода. Вот кто обретает силу, из «мокрой курицы» вырастая до гордой птицы, обретая твердость духа в противостоянии, и не только злу, а в противостоянии вообще, и даже в противостоянии любви. Но не про Зулейху получился спектакль.

Про Игнатова. Кажется, только он один плюс Кузнец вышли из книги полнокровными фигурами, ничуть не ужатыми в габаритах и смыслах. Вообще, как показывают факты, поставить на сцене допустимо все что угодно, хоть даже «Улисса» (почему бы и нет), но смотря как. После спектаклей, допустим, Додина и невозможное возможно. «Братья и сестры» по эпопее Абрамова, где были прорисованы тончайшие линии книги, шли у него два дня. А при инсценировке «Войны и мира» он, наоборот, взял у Толстого всего одну главу, и это был спектакль на три часа. Репетирует Додин по нескольку лет. У нас в Н-ске репетировать по нескольку лет может себе позволить только один режиссер. Или, может быть, два.

Но они ставят пьесы. А тут и вовсе громадный роман. Каким бы ни получился спектакль, а сравнение с книгой неизбежно, хотим мы того или нет, восприятие произведения искусства от нас не зависит. Не зря постановщики «Зулейхи» на пресс-конференции перед премьерой высказались, что лучше прочитать книгу не до спектакля, а после. Благодаря чему спектакль будет восприниматься как самостоятельная история. Давайте его именно так и смотреть. И не задаваться вопросом, на что именно Зулейха открывает глаза и кому. И уходить с бьющимся сердцем, и думать о том, почему так устроен мир, и почему никакой красотой, и никакой добротой, и никакой отвагой мы его не спасем.

Яна Колесинская
Фото Виктора Дмитриева

Режиссер – Эдуард Шахов, Художник – Альберт Нестеров, художник по свету – Игорь Фомин. Зулейха – Наталья Серкова, Муртаза – Василий Байтенгер, Сергей Безродных, Упыриха – Халида Иванова, Лариса Чернобаева, Игнатов – Ян Латышев, Кузнец – Анатолий Григорьев.